СЛАВЯНО-ГРЕЧЕСКИЙ СИМБИОЗ В ВИЗАНТИИ В СВЕТЕ ТОПОНИМИИ

Ф. Малингудис

 

    ( Византийский временник, том 48, 1987, с. 44-52)

 

    ( As a .pdf file, 1.6 Mb)

 

 

Одним из главных факторов, обусловивших трансформацию позднеантичного миропорядка на Балканах и положивших начало эволюции, последствия которой сказываются еще и теперь, явилось вторжение и оседание в этом регионе нового этноса — славян. Свидетели данного исторического процесса, византийские историки и хронисты VI—VIII вв., более стремились в своих произведениях подражать историкам классической античности, нежели объективно освещать события своего времени. Новая и новейшая историография, прежде всего ученые-славяне, довольно рано исследовала и оценила эти свидетельства византийских источников. Однако, помимо них, историография самого недавнего времени воздала должное и другому кругу источников, исследование которых уже началось: мы имеем в виду объективные свидетельства, оставленные самими переселенцами и дошедшие до нас без какого-либо «посредничества» хронистов и вообще независимых от чьих бы то ни было субъективных суждений.

 

Ниже мы постараемся показать историческую ценность широкого круга таких объективных свидетельств, содержащихся, в частности, в топонимическом наследии славянских пришельцев в Греции.

 

Историческое языкознание признало значение славянского топонимического фонда в Греции, особенно южной, для истории славянских языков еще со времени выхода в свет новаторской работы М. Фасмера: застывшие в греческой топонимии славянские названия суть самые ранние реликты общеславянского языкового массива; некоторые из них восходят ко времени заселения, т. е. к VI—VII вв. Однако в исторической науке, за исключением немногих, на наш взгляд, неудачных попыток, эти объективные свидетельства еще не получили надлежащей оценки. Мы попробуем восполнить этот пробел на нескольких примерах ранних славянских реликтов в Южной Греции, существенных, думается, для понимания внутренней истории славянских пришельцев. Итак, можно ли установить наличие оседлого не-грекоязычного населения в тех районах Греции, которые позднее были, несомненно, заняты славянами? Каким образом локализовать тот ареал, где славяне в течение длительного времени сохраняли свое самосознание? Каков был уровень развития материальной культуры славянских пришельцев и какое влияние их проникновение оказало на экономику греческих провинций Византийской империи?

 

Начнем с первого вопроса. Хотя топоним, который мы будем анализировать, не славянский, его значение для нашей проблематики уникально: он засвидетельствован для середины IX в. в «Книге церемоний» Константина Багрянородного. Там описывается, как император Михаил III (842— 862) давал аудиенцию славянской депутации из округа (ἀρχοντία) Солуни. Согласно Константину, ее участники происходили из области, называвшейся Σουβδελιτία и находившейся поблизости от горы [1]. Определяя

 

 

1. Constantini Porphyrogeniti De cerimoniis aulae byzantinae / Rec. I. I. Reiske. Bonn, 1829. Bd. 1. S. 634—635. К локализации см.: Καραγιαννόπουλος Ι. Ἡ επικανωνία Θεσσαλονίκης—Κωνσταντινουπόλεως κατὰ τοὺς 7—9 ἀι — Σπιστ Ἐπετηρὶς τῆς Φιλοσοϕικῆς Σκολῆς Πανεπιστημίου Θεσσαλονίκης, 1984. 26. Σ. 220—221.

 

44

 

 

этимологию этого топонима [2], можно констатировать, что приводимая Константином форма есть nomen loci, образованный в греческом от названия обитателей: Σοβδελιτία — это область τῶν Σουβδελιτῶν. В свою очередь, данное название (единственное число — Σοοβδελίτης) представляет собой образование, обычное для средне- и новогреческого: оно возникло из чужеродного топонима с помощью греческого суффикса -ιτης (множественное число — ῖται). В качестве аналогичных примеров мы могли бы привести Ἐζερῖται (славянское племя на Пелопоннесе, о котором сохранились данные от IX в. [3]) — от слав. ezero: Βελεγεζῖται (славянское племя в Фессалии, засвидетельствовано источниками VII в.) — от слав. Velejezd [4]; Κανιλῖται (славянское племя в Далмации, данные от VII в. [5]) — от лат. canalis и т. д. [6] Σοιιβδελιτία также возникло из негреческого топонима с помощью греческого суффикса -sub-del-, за которым просматриваются латинский предлог sub и апеллатив del. Это «субстратное» слово, которое романизированные автохтоны заимствовали у балканских славян и в карпатской романо-славянской контактной зоне, со значением «гора», «холм» [7]. Топоним subdel — географический термин балкано-романского происхождения, семантически эквивалентный слав. podgora. Дополнительным аргументом в пользу гипотезы именно о таком происхождении служит и фонология уцелевшей формы: известно, что балканская латынь, предшественница румынского языка, — это единственный из романских языков, где лабиальный консонант сохранялся перед дентальным. Только в этом языке не действовал обязательный для других романских языков закон ассимиляции. И закономерным образом в subdel лабиальное удерживалось перед дентальным [8]. Наша этимология находит подкрепление и в семантике — в самом тексте Константина Багрянородного, поскольку там сказано, что Σουβδελιτία находится около горы.

 

Какие выводы может сделать историк, установив этимологию рассматривавшегося топонима?

 

Достаточно сказать, что первые прямые свидетельства о влахах появляются в нарративных источниках на сто лет позже (в 976 г. [9]). До этого времени источники позволяют лишь строить предположения о данном этносе. Топоним Σουβδελιτία может считаться древнейшим свидетельством о прошлом этого народа. Далее, наличие обсуждаемого топонима в окрестностях Фессалоники — аргумент в пользу представления о том, что славяне, придя в эту область в VII в., нашли здесь не только греко-язычное население, но и романизированных автохтонов, которых они с течением времени ассимилировали. Существование балкано-романского топонима Σουβδελιτία в той области, которая в IX в., несомненно, была населена славянами, предполагает сосуществование обоих этносов — славян и влахов. Этой детали исторической этнографии не найти в наших письменных источниках.

 

Обратимся ко второму вопросу, однако остановимся на нем лишь кратко, поскольку он уже обсуждался подробно в опубликованных нами ранее работах [10]. При исследовании микротопонимии обширных регионов,

 

 

2. Этот топоним со времен П. Шафарика (Schafarik Р. J. Slavische Althertümer. Leipzig, 1847. Bd. II. S. 194, 122) принято связывать с этнонимом Σαγουδᾶτοι, с которым он не имеет ничего общего. Предположение о развитии Σαγουδατία > Σουβδελιτία наталкивается на непреодолимые фонетические трудности.

 

3. Ср.: Malingoudis Ph. Studien zu den slavischen Ortsnamen Griechenlands. 1. Die slavischen Flurnamen der messenischen Mani. Mainz; Wiesbaden, 1981. S. 16 ff. (Далее: Малингудис).

 

4. Ср.: Malingoudis Ph. // Balkan Studies. 1982. 22, H. 2. S. 253—254.

 

5. Constantini Porphyrogeniti De administrando imperio / Ed. Gy. Moravcsik. Bp., 1949. Bd. 1, Kap. 34. S. 162.

 

6. О функции суффикса -ίτης в построении этнонимов греческого языка см.: Dieterich К. Die Suffixbildung im Neugriechischen // Balkan-Archiv. 1928. 4. S. 150.

 

7. Ср.: Малингудис. S. 122.

 

8. Ср.: Weinrich Η. Phonologische Studien zur romanischen Sprachgeschichte. Münster, 1958. S. 228—229.

 

9. Iohannis Scylitzae Synopsis Historiarum / Rec. I. Thum. В.: Ν. Y., 1973. P. 329, 80.

 

10. Малингудис. S. 174 ff.;  Idem. Toponymy and History: Observations concerning the Slavonic Toponymy of the Peloponnese // Cyrillomethodianum. 1983. VI. P. 99—111.

 

45

 

 

например Пелопоннеса, выявляются зоны, в которых славянские микротопонимы не только наличествуют, но и составляют часть славянской микротопонимической системы. Там, где подобную систему можно обнаружить средствами ономастики, допустимо говорить об оседании носителей славянской речи в средние века. Историков особенно интересует датировка этих находок: можно ли установить возраст славянской микротопонимической системы? Мы бы ответили на этот вопрос утвердительно: застывшие в греческом фонологические формы славянских топонимов во многих случаях дают критерии для относительной датировки каждой конкретной микротопонимической системы. Вот хотя бы один пример: средневековое название Пилоса звучит Ἀβαρῖνος (новогреческий топоним Ναβαρίνο, как верно отметил М. Фасмер [11], образовано от слав. avorьnъ, avorъ — клен) и представляет собой древнюю форму славянского звучания: славянское «о» передается греческим α, славянский редуцированный гласный должен был в момент заимствования еще сохраняться в славянском языке, поскольку греки услышали его как ι. В топонимах, заимствованных в более позднее время, славянское «о» всегда передается через ο, а редуцированного гласного нет совсем, поскольку этого звука больше нет в славянском. Это более позднее состояние прослеживается на топонимах Ἄβορνος и Ἄβορνα, которые 4 раза встречаются в области Лаконии и на примере которых можно показать славянскую микротопонимическую систему [12]. В этом случае допустимо говорить, что в данной местности говорили по-славянски также и после потери славянским языком редуцированного гласного, так что носители этого языка присутствовали здесь в течение долгого времени. Эта констатация важна для характеристики процесса эллинизации славян на Пелопоннесе.

 

Отвечая на третий вопрос, мы рассмотрим, опираясь на примеры славянской топонимии в Греции, два тезиса.

 

а) Экономической основой у славянских племен, осевших в Греции в VI—VII вв., было земледелие. Пришельцы не были ни кочевниками (как авары или протоболгары), ни мигрирующими пастухами (как влахи), но земледельцами, которые, найдя новую область, оседали там на пригодных землях.

 

б) Появление оседавших славянских групп в греческих провинциях Византийской империи не означало нарушения континуитета в области материальной культуры этих областей, особенно в отношении использования земель для сельского хозяйства и в отношении производства и обмена ремесленных товаров. Поскольку экономика славянских пришельцев не отличалась от хозяйственного уклада оседлого греческого населения, начался симбиоз, т. е. двусторонние отношения славянского адстрата с греческим субстратом. Славянский компонент этого симбиоза — заимствования из области материальной культуры — отражается в соответствующих славянских вкраплениях в средне- и новогреческом языках.

 

По поводу первого тезиса. Недвусмысленные, хотя и скудные, данные византийских источников VI—VII вв. содержат указания на то, что славяне Нижнего Подунавья еще накануне их появления в Греции была земледельцами. Те же источники сообщают, что осевшие на греческой территории славянские племена уже в VII в. торговали с местным населением излишками своей сельскохозяйственной продукции [13]. Эти данные могут быть расширены посредством использования славянской топонимии Греции. Иллюстрацией служат хотя бы прослеживаемые здесь топонимы, семантически восходящие к сфере корчевки. Они являются серьезным доказательством того, что люди, дававшие эти названия, намеревались осесть здесь постоянно. Как показывает опыт других областей,

 

 

11. Vasmer Μ. Die Slaven in Griechenland. В., 1941. S. 160. (Далее: MV).

 

12. Автор пишет работу о славянских микротопонимах Лаконии — области, где в средние века жили езериты.

 

13. Подробнее об этом см.: Малингудис Φ., За материалната култура на раннеславянските племена в Гърция // ИП, 1985. Т. 41, № 9/10.

 

46

 

 

«древнейшее заселение связано с древнейшим землеустройством, осуществляемым путем корчевки» [14]. В известной на сегодняшний день славянской топонимии Греции можно указать ряд несомненно первичных названий, связанных с корчевкой:

1) trěbiti — корчевать, отсюда топонимы Требица Τερπίτσα [15] и Требина > Στρεβίνα [16];

2) kъrč (ср. пол. karcz — «пень», рус. «корч» — «выкорчеванный пень», «корчева» — «земля после корчевки», серб.-хорв. «крчевина»—земля после корчевки); Κάρτσιοβα [17], Κάρτζοβα [18], Κρίτζιοβα [19], — все восходят к cъrčova, ср. далее Κουρταούνα [20].

 

На выжигание указывают следующие топонимы: Ἀγορελίτσα, деревня в Трифилии, чей этимон, как и у города Герлиц, восходит к славянскому Горелица от goreti [21]. От goreti происходит также топоним Ζγκάρι. От глагола paliti происходит Παλινά [22]. Далее, микротопоним Ζαρίτσι можно объяснить из слав. žarьcь от žar [23]. О выжигании свидетельствует и топоним Ζυγοβίστι, который через греческую народную этимологию ζυγός («ярмо») восходит к слав. «жеговиште» (от «жего»).

 

Здесь мы остановимся, чтобы в кратком экскурсе продемонстрировать значение микротопонимии для понимания славянского заселения. Предложенная выше этимология Ζυγοβίστι из «жеговиште» не представляла бы интереса для нашей темы, если бы этот славянский топоним был изолированным явлением в греческой топонимической среде. Чтобы придать этой этимологии убедительность, надо сначала доказать, что микротопонимия данного региона ясно выявляет следы присутствия здесь в прошлом носителей славянской речи. И действительно, среди примерно 140 микротопонимов в деревне Зиговисти, находящейся в западной Аркадии, в Гортинии, на высоте тысячи метров, на горе Майналон, можно указать 10 изначально славянских образований, среди них четыре притяжательных с суффиксом -ово, одно с женским суффиксом -бья, а также прямые сочетания с такими славянскими апеллативами, как «извор» (источник) и «чука» (гора), которых не заимствовал новогреческий язык [24]. Наличие этих микротопонимов также говорит о том, что в прошлом в этом районе находились носители славянской речи. В пользу этого говорит и другое соображение: в данном селе еще живо поверье, представляющее собой, скорее всего, реминисценцию из славянского прошлого: здесь и теперь еще рассказывают, будто младенцы, умершие некрещенными, являются по ночам в образе рысей и творят бесчинства. Эти существа в Зиговисти называют σμερδάκια — наименование, наверняка связанное со славянским smьrdъ, т. е. «возбуждающий страх» [25].

 

Все вышеизложенное дает основание видеть в Зиговисти славянское поселение. Позже, в XIII—XIV вв., в этом районе Гортинии существовало славянское село Скорта [26].

 

В славянской топонимии Южной Греции очень широко распространен топоним Λάζος, происходящий от слав, «лазъ», т. е. «земля, освоенная путем корчевки». В одном лишь юго-западном Пелопоннесе он встречается

 

 

14. Herrmann J. Siedlung, Wirtschaft und gesellschaftliche Verhältnisse der slavischen Stämme zwischen Oder / Neisse und Elbe. В., 1968. S. 79—80;  Eichler E. Slavische Wald- und Rodungsnamen an Elbe und Saale // Beiträge zur Namensforschung. 1958. 9. S. 286 ff.

 

15. MV. S. 76.

 

16. Там же. S. 60.

 

17. Микротопоним хутора Като Мелигу, Кинурия (Пелопоннес).

 

18. Микротопоним у Триполис (Пелопоннес).

 

19. Микротопоним хутора Вурвура, Кинурия (Пелопоннес).

 

20. Хутор в Лаконии, упомянутый в «Василиках», а также микротопоним в мессенскои Мани (Малингудис. S. 60).

 

21. Фессалия (MV. S. 90).

 

22. Микротопоним хутора Вахлия, Гортиния (Пелопоннес).

 

23. Микротопоним хутора Тирос, Цакония (Пелопоннес).

 

24. Автор работает над исследованием по славянской топонимии этой области центрального Пелопоннеса.

 

25. О smьrdъ см.: Aitzetmuller R. Abg. smrd. Verdeutlichung einer Etymologie // Studia Palaeslovenica. Festschrift J. Kurz. Prag, 1971. S. 17—19.

 

26. По поводу Skortá ср.: Bon A. La Moree Franque. Р., 1969. S. 363 ff.

 

47

 

 

в качестве микротопонима 44 раза [27]. В этой связи можно указать на заимствованный эпирским диалектом апеллатив λαζίνα — «весеннее пастбище для овец» [28].

 

Славянский термин для целины — «ледина» — застыл во многих топонимах Южной Греции: упомянем название Λιαντίνα в Лаконии [29], Λεντίνα— в Мефони, засвидетельствованное в XVII в. [30], Λεντίνη — в Эвритании [31], а также топоним Γλεντίνα, один раз встречающийся в юго-западном Пелопоннесе и три раза — в Гортинии [32].

 

На корчевки указывает и топоним Τοπόριστα в Аркадии, совр. Феоктистон, происходящий от апеллатива «топор», «топориште», т. е. «вырубленный топором участок».

 

Многие древнейшие топонимы южногреческого региона, возникшие из терминов, обозначающих неплодородную, «негодную землю», характеризуют стремление новоприбывших славян найти землю, подходящую для обработки. Так, можно указать на общеславянское прилагательное женского рода «ялова», т. е. «бесплодная», встречающееся в топонимии Пелопоннеса: Γιάλοβα, деревня в Пилии, топоним Γιάλουβα — в Пилии и древнее Ἄλοβα — в Лаконии [33-35]. Упомянем в этой связи также некоторые заимствованные термины, описывающие состояние земель, — мы находим их в ряде новогреческих диалектов. Так, славянское «мелъ», т. е. «мергельная почва», встречается в Этолии в форме μελίστα [36], а в Эпире — в форме ὀμυαλός [37], в качестве же топонима мы находим его на Пелопоннесе [38].

 

Теперь на конкретных примерах из южногреческого региона, славянская микротопонимия которого уже была предметом исследования, мы попытаемся вкратце показать, что может поведать топонимия о материальной культуре осевшего там славянского племени. Речь идет о районе мессенской Мани на юге Пелопоннеса, где поселилось славянское племя мелингов [39].

 

Мы располагаем надежными историческими сведениями о том, что это население сохраняло свою языковую идентичность в течение восьми веков, вплоть до гибели Византийской империи. Микротопонимы позволяют нарисовать такую картину материальной культуры мелингов. Опыт выращивания зерновых был принесен ими с собой уже во времена их расселения. В этом убеждают два древних технических термина, которые сегодня обнаруживаются в топонимии или же в качестве заимствованных слов в греческом языке. Так, еще и ныне в некоторых деревнях мессенской Мани выложенную каменной плиткой полосу, окружающую ток, называют ότοκα — композит, составленный из предлога о(bъ) и отглагольного существительного toka (от točiti — «тащить», «волочить») [40]. Otoka было, таким образом, принесенным мелингами обозначением гумна (буквально: «место, где по кругу ходит упряжное животное»), апеллатив, известный нам в других славянских языках лишь со значением «остров» (буквально: «обтекаемое»). То, что otoka отнюдь не возникший ad hoc результат

 

 

27. Georgacas D. J., McDonald W. Α. Place Names of Southwest Peloponnesus. Minneapolis, 1967. S. V. (Далее: Георгакас).

 

28. Μπόγκας Ε. Τὰ γλωσσικὰ ἰδιώματα τῆς Ἠπείρου // Ioannina, 1964. Bd. 1. S. 207.

 

29. MV. S. 169.

 

30. Sauerwein F. Das Siedlungsbild der Peloponnes um das Jahr 1700: Mit einer Karte und einen Ortsverzeichnis // Erdkrunde, Bonn, 1969. Bd. 23, H. 3. S. 237—244; Ibid. Beilage VIa (Ortsverzeichnis), s. v. Methoni 8.

 

31. MV. S. 83.

 

32. Микротопоним хутора Влогос (Гортиния); горная вершина у Димитсаны (Гортиния); микротопоним хутора Вахлия (Гортиния).

 

33-35. Микротопоним хутора Палеохорио (Лакония).

 

36. О «песчаных, неплодородных землях» в Этолии см.: Λουκόπουλος Δ. Γεωργικά τῆς Ῥουμέλης. Ἀθῆνα, 1938. Σ. 116.

 

37. Апеллатив и топоним в Хулиарадес, Эпир. Ср.: Epirotika Chronika. 1932. Bd. 7. S. 237.

 

38. Топоним у Димитсаны (Гортиния).

 

39. Malingoudis Ph. Studien. . ., passim.

 

40. Ibid. S. 80—81.

 

48

 

 

семантического развития языка славян, расселившихся вплоть до самой южной оконечности полуострова Хемус, но что мы имеем здесь дело с принесенным извне terminus technicus, доказывает существование изоглоссы otok, vutok — «ток» в некоторых диалектах Северо-Восточной Болгарии [41].

 

Еще одно обозначение гумна сохранилось в топонимии на территории мелингов, а также в прилегающих областях Лаконии и Трифилии. Речь идет об апеллативе moltъ, который после плавнозвучной метатезы в славянских языках (примерно в середине IX в.) превратился в mlat или molot и означал «ток», «гумно»; значение же «молот» родилось впоследствии как вторичное. Со своим первоначальным значением апеллатив mlat/molot присутствует во всех славянских языках [42] — исключение составляет лишь восточная группа южнославянских языков (болгарский и его диалекты в нынешней Южной Югославии), где уцелело только значение «молот». Общеславянский глагол — moltiti, откуда позднее — mlatiti (восточнослав. molotit') — «бить», «колотить». Так как сохранившиеся греческие топонимы Εμαλτσός, Μάλτσα, Μάλτα окончательно сложились еще до того, как произошла метатеза, то мы должны предположить, что они возникли до середины IX в. Следовательно, перед нами — старый термин, восходящий к эпохе расселения.

 

Следовало бы упомянуть в этой связи также диалектальное слово όσταβα или νὸσταβα, которым жители некоторых деревень мессенской Мани обозначают большие плоские камни, уложенные вокруг гумна. Это слово заимствованное, и оно может быть надежно объяснено из славянского o-staviti — «расставлять крýгом» [43].

 

То, что выращивание зерновых не было каким-то приобретением славян на их новой родине, но являлось прочной составной частью славянской экономики еще до переселения, доказывает существование унаследованных обозначений типичных сорняков, растущих на издавна возделываемых землях. Эти обозначения продолжают жить как заимствованные слова в новогреческом диалекте мессенской Мани. Здесь следует назвать часто встречающийся на пшеничных полях посевной куколь (Agrostemma githago), слав. kǫkolь, откуда заимствование κόγκολι [44]; костер (Bromus), серб.-хорв. klasača, болг. klasatica (Bromus sterilis) и klasačka (Bromus mollis), откуда заимствованное обозначение этого сорняка χλιάσιντζος, еще и поныне употребляемое в диалекте деревни Λιασίνοβα (ныне Προσήλιον) в мессенской Мани [45]. Одну из сорных трав, растущих на пшеничных полях, в деревне Λεϕτίνι той же области называют ντιντιλίνα (в деревне Λιασίνοβα — ντεντελίνα), что, несомненно, восходит к общеславянскому термину detelina — «клевер» (Trifolium) [46].

 

К организации земледельческих работ относятся и другие два термина, встречающиеся лишь в купчих грамотах XVII—XIX вв. Так, в двух грамотах 1742 и 1784 гг. поле, предназначенное для продажи, названо κολενίτζα — слово, которое можно сопоставить со слав. kolěno («колено») и понять как особое наименование для участка земли, имеющего форму L. Для выяснения семантики упомянем здесь и греческий синоним, принадлежащий местному диалекту: — «поле в форме лука» [47].

 

В двух купчих грамотах XVII и одной XIX в. встречается, кроме того, слово πασίδι, служащее обозначением земельного владения [48]. В основе этого термина, обнаруживающего греческий деминутивный суффикс -ίδι, лежит, по нашему мнению, славянское слово pas < pojasъ (ср.: ст.

 

 

41. Вакарелски X. Этнография на България. София, 1974. С. 137, карта VI.

 

42. Malingoudis Ph. Studien. . . S. 70—71.

 

43. Ibid. S. 172.

 

44. Heldreich Th. Τα δημώδη ονόματα των ϕυτών προσδιοριζόμενα επιστημονικώς. Ἀθῆνα, 1980. Σ. 16.

 

45. Malingoudis Ph. Studien. . . S. 171.

 

46. Ibid. S. 170.

 

47. Ibid. S. 172.

 

48. Ibid. S. 172.

 

49

 

 

серб. pasь, чеш. pás) — «пояс». Здесь речь могла идти о некоем возникшем ad hoc обозначении, обусловленном местными геологическими особенностями и образованном при помощи славянских лексических средств (ср. употребляемый в этой гористой местности термин λουρί (новогреч. «пояс») по отношению к полям, лежащим террасами по склонам гор).

 

К сельскохозяйственной сфере относятся также удержавшиеся в местной топонимии славянские термины, обозначающие полевую межу (grana), водяную мельницу (vodenica), сад (gradina, sad) [49].

 

Назовем, наконец, и такие термины, которые опровергают представление, будто мелинги прошли через страну как кочевники. В топонимии района мессенской Мани можно выявить следующие принесенные славянами термины, распределяемые по смысловым группам:

 

1) термины расчистки земельных площадей: корчевка (kъrčuna), новь (lazъ), расчищенная, новопроложенная дорога (torъ), просека (prosěka);

 

2) термины поселения: очаг или жилье (dimnica), деревня (selo), укрепленное место (grad);

 

3) термины, принадлежащие к области птицеводства — отрасли хозяйства, которую трудно себе представить у кочевого народа: курятник (kotьcь), петух (kurъ), петушиный гребень (grebenь) [50].

 

Подведем некоторые промежуточные итоги сказанному выше: славянские микротопонимы южногреческих областей свидетельствуют о континуитете в экономике расселявшихся там славян; последние и на своей новой родине стали оседлыми земледельцами.

 

Сколь велико было различие между местным греческим населением и пришедшими туда славянами в сфере повседневной технологии? Чтобы объективно ответить на этот вопрос, необходимо избавиться от слепящих чар византийского высокого искусства этикета и иметь в виду историческую реальность. В Византии, как и повсюду, контрастировали два мира: мир дворцов и мир хижин.

 

Сегодня общей для всех археологов, принимающих во внимание социальные и хозяйственные условия материальной культуры, стала точка зрения, согласно которой «явления варваризации» в этой сфере не обязательно относить за счет присутствия здесь иноэтнического элемента: их следует объяснять действием скорее эндогенных социальных и экономических факторов [51]. Я хотел бы в этой связи напомнить о выводах X. Кэпштайн, которая в своем докладе на XVI конгрессе византинистов справедливо подчеркнула, что в технологии земледелия в ранней Византии едва ли были введены какие-либо решающие улучшения по сравнению с позднеримской эпохой [52].

 

Что же касается уровня хозяйственной технологии расселявшихся в Греции славянских групп, то не приходится более закрывать глаза на тот факт, что они явились в нейтральные районы Пелопоннеса отнюдь не стремительно и внезапно, как кочевники. Славяне также располагали определенной технологией, усвоенной ими во время их пребывания в бывших римских провинциях в Подунавье. Поэтому их приход в греческие области Византии не означал какого-либо дисконтинуитета. Здесь можно вкратце суммировать выводы славянской археологии: восприятие римской сельскохозяйственной технологии (земледельческих орудий с железными наконечниками) славянскими племенами произошло уже в VI—VII вв. В сфере ремесленного производства славяне переняли «ноу-хау» античных гончаров (использование гончарного круга и позднеантичных печей для обжига). Влияние поздней античности заметно и в самом стиле раннесредневековых славянских керамических изделий из низовий Дуная. Элементы континуитета отчетливо обнаруживаются и в изготовлении

 

 

49. Ibid. S. 169.

 

50. Ibid. S. 168—170.

 

51. Pallas D. Données nouvelles sur quelques boucles et fibules considerées comme avares et slaves et sur Corinthe antre le VI^е et IX^е s. // BBul, 1981. VII. P. 295 sq.

 

52. Kopstein H. Gebrauchsgegenstände des Alltags in archäologischen und literarischen Quellen // JOB. 1981. Bd. 31. S. 355 ff.

 

50

 

 

украшений. Наконец, и в строительство жилищ славянам в Подунавье пришлось, отчасти из-за климата, внести существенные изменения: известная со старославянских времен полуземлянка встречается к югу от Дуная лишь изредка, славянами же были восприняты элементы местной, распространенной в Подунавье традиции домостроительства (например, использование кирпичей) [53].

 

Но славяне после перехода через Дунай были хорошо знакомы и с достижениями, чуждыми их собственной материальной культуре; по крайней мере, они умели обозначать их своими лексическими средствами. Свидетельством этому могут быть славянские по происхождению топонимы в Пелопоннесе, возникшие из апеллатива «мост» (Μοστίτσα, Μοστίτσι, Μοστενίτσα). Наименования города Καλάβρυτα (через который протекает античная река Kerynithis) и эпирской деревни Καλάρρυτα на берегу одного из притоков реки Arachthos восходят к слав. kolovьrtъ — «вращающееся колесо», т. е. мы, возможно, имеем здесь дело с названиями, связанными с водяными мельницами. Итак, в сфере крестьянской, деревенской материальной культуры едва ли есть основания предполагать сколько-нибудь значительные различия между обитавшими там греками и пришлыми славянами.

 

Совместное проживание носителей обоих языков на общей территории в южногреческих областях Византийской империи, длительный процесс симбиоза, завершившийся ассимиляцией славянского элемента, также оставил свои следы — славянские заимствования в новогреческом языке, идущие из семантической сферы повседневной жизни простого крестьянина и ставшие результатом такого симбиоза. Судя по многочисленным заимствованным терминам в отдельных греческих диалектах, в некоторых областях материальной культуры славянский компонент симбиоза, о котором мы говорим, был даже определяющим. Это области, относящиеся к «семантическому полю» птицеводства, пчеловодства, рыбной ловли во внутренних водоемах, ткацкого и пекарного дела, деревенской архитектуры (хозяйственные постройки) [54]. Ограничимся одним характерным примером.

 

В настоящее время уже всеми признано, что общеновогреческое обозначение бороны (σβάρνα) заимствовано из славянской лексики [55]. Однака эта этимология остается вне реально-исторического контекста, если не рассматривать ее в более широкой связи с уже упомянутым средневековым симбиозом славянского и греческого элементов. Данное орудие обработки почвы, предназначенное для измельчения вспаханной земли, несомненно, использовалось в Византии еще до прихода славян. Существовало и обозначение для него (βωλοκόπος) — слово, которое сегодня употребляется лишь на островах Эгейского моря, в континентальных же диалектах его вытеснило слово, заимствованное у пришлого народа. Борона применялась, таким образом, уже в греко-римском мире, и мы располагаем даже описаниями как более простой, сплетенной из прутьев бороны, так и бороны с зубьями, состоявшей из деревянной рамы со вставленными в нее зубцами. Славяне познакомились с зубчатой бороной в римских провинциях в низовьях Дуная. Вместе с тем можно допустить, что уже до того они сами использовали борону, сплетенную из прутьев, поскольку существует общеславянское обозначение borna (отсюда — позднее brana или borona) [56].

 

Расселившиеся в Греции славяне принесли с собой не только свои сельскохозяйственные орудия, но и их унаследованные обозначения:

 

 

53. Herrmann J. Staatsbildung in Südosteuropa und in Mitteleuropa: Zum Problem von Kontinuität und Diskontinuität bei der Uberwindung der antiken Sklavereigesellschaft und der Herausbildung der Feudalgesellschaft // JGF, 1981. Bd. 5. S. 20 ff.

 

54. Автор готовит монографию на эту тему.

 

55. Andriotis Ν. Στυμολογικό λεξικό της Κοινής Νεοελληνικής, θεσσαλονίκη, 1983, s. v.

 

56. Beranová Μ. Zemědelství starých Slovanu. Pr., 1980. S. 117—118, 253—254. Об общеславянском термине borna см.: Этимологический словарь славянских языков. М., 1975. Т. 2. С. 204—206.

 

51

 

 

мотыга (motyka) — это слово продолжает жить как славянское заимствование в фессалийских (μοτίκα) и цаконском диалектах; коса (kosa) — слово, удержавшееся в диалектах Центральной Греции [57]; наконец, уже названная борона из прутьев, чье славянское обозначение потеснило традиционное греческое наименование. Судя по той фонетической форме, в какой это слово (σβάρνα), заимствованное у славян, бытует в греческом языке, греки переняли его еще до середины IX в.: заимствованное слово указывает на то, что метатеза еще не произошла; показательна и столь же древняя передача славянского «о» греческим α и начального славянского b- греческим υ-, что типично для ранних заимствований из славянского. Мы склонны объяснять это раннее заимствование и его широкое распространение тем, что пришедшие сюда славяне изготовляли указанное земледельческое орудие не только для собственных нужд, но и продавали простейшую плетеную борону своим греческим соседям. Заимствованное обозначение бороны отражает, следовательно, один из аспектов славяно-эллинского симбиоза в средневековой Греции.

 

Описывая окрестности Фессалоники в начале X в., Иоанн Камениата сообщает, что на равнине, лежащей на западе, между этим городом и Берией, находится несколько деревень с этнически смешанным составом населения (ἀμϕίμικτοι) и что, как полагал историк, «для жителей Фессалоники будет немалой выгодой общаться со скифами (болгарскими славянами. — Φ. Μ.) посредством торгового обмена». Эта выгода возрастет еще больше, если они станут жить друг с другом в мире и не вести войн. Обе стороны, писал он, «издавна поняли, что, поддерживая взаимные отношения, они обеспечивают потребности друг друга. Они сохраняют между собой замечательный и глубокий мир» [58].

 

Эти немногие строки дают нам объективный образ славяно-греческой повседневности, продолжительного и мирного симбиоза носителей обоих языков в средневековой греческой провинции. («Варварская» топика среднегреческих историков, острая политическая пристрастность составленных на заказ хроник или агиографические клише о кровожадных язычника χ отражают в лучшем случае исключительные ситуации во взаимоотношениях.) Славянские топонимы в Греции — объективные свидетельства, исходящие из среды тех «варваров», которые в письменных источниках остались немы. Сведение воедино этих свидетельств и их интерпретация поможет нам также более трезво и реалистично оценить и некоторые аспекты средневекового прошлого самих греков.

 

 

        Византийский временник, том 48

 

 

57. О термине motyka см.: Laographia. Т. 19. Р. 273. О термине kosa см.: Μπόγκας Ε. Τὰ γλωσσικὰ ἰδιώματα. . . Σ. 33, 189.

 

58. Johannis Cameniatae De expugnatione Thessalonicae / Ed. G. Bohlig. В.; Ν. Y., 1973. P. 8, 78 sq.

 

[Back]